Изображен кульминационный момент новеллы «Песочный человек»: Натанаэль, очарованный Олимпией, которую он наделяет достоинствами идеала, приходит в дом Спаланцани просить ее руки и оказывается свидетелем безобразной сцены — драки изобретателей за механизм. Побеждает Коппола, который «взвалил на плечи фигуру и с мерзким визгливым смехом торопливо сбежал по лестнице, так что слышно было, как отвратительно свесившиеся ноги Олимпии с деревянным стуком бились и громыхали по ступеням.

Натанаэль оцепенел — слишком явственно видел он теперь, что смертельно бледное восковое лицо Олимпии лишено глаз, на их месте чернели две впадины: она была безжизненною куклою. Спаланцани корчился на полу, стеклянные осколки поранили ему голову, грудь и руку, кровь текла ручьями. Но он собрал все свои силы.

Происходящее показано на графическом листе так, как это мог бы видеть Натанаэль: Коппола, показанный в профиль, одетый по моде конца XVIII в. — в развевающемся плаще-крылатке, парике с косицей, круглой шляпе и туфлях с пряжками — занимает почти все пространство листа; в руках его шарнирный манекен с человеческим лицом и распущенными длинными волосами. Черты лица Олимпии, кисти ее рук и ног тонки и изящны, что в соединении с подчеркнуто кукольным телом выглядит гротескно-безобразным.

В верхнем правом углу листа Спаланцани без парика, с лысой головой, простирает руки к

своему детищу, но фигура его, данная анфас на верхней ступени лестницы, как на пьедестале, кажется неподвижной, как у статуи, и словно бы растворяется в колбах и ретортах, застывших, как заколжованные, в момент падения с полок.

Один из постоянных приемов Гарвичкова в «гофмановской» серии — орнаментальный фон, напоминающий то ли сгущение тумана, то ли вензеля, наползающий на фигуры персонажей и не оставляющий на листе свободного пространства. На ближнем плане, на второй ступеньке, изображены человеческие глаза с остановившимся взглядом — они словно бы созерцают происходящее (ведь это глаза и Олимпии, и, если верить Спаланцани, Натанаэля) — их правильная шаровидная форма еще более отвратительна, чем пустые миндалевидные глазницы Олимпии. Это тем более ужасно, что именно глаза воплощают для Натанаэля его любовь: